Милый Эп[Книжное изд.] - Геннадий Михасенко

— Валя — нет, но сегодня пятница, и будут звонить Три-Ко. Меня не найдут, я буду мотаться до вечера, а ты отвечай, что да, у нас и, как всегда, в восемь!

— Но я, пап…

— Поздравь, Ося, отца! — перебила со сдержанным восторгом мама. — Обвинение снято.

— Да, пап?

— Да.

— Опять ожил наш бородач! — сказала мама.

— Вот здорово! — крикнул я. — Все, значит?

— Все, опять покой и порядок! — заявил отец, и я вдруг аж подпрыгнул при мысли, что пик родительского покоя и порядка совпал, наконец-то, с пиком моего счастья, как тому и надо быть. — Вот, брат, какая кирилломефодика! — Хлопнув меня по плечу, отец спохватился, что мы слишком расшумелись на лестничной площадке, и деловито спросил: —Дядя Гриша внизу?

— Не заметил, пап.

— Ну, ладно, Оська! Так в восемь, у нас!

И они пошли, так занятые своей долгожданной радостью, что не поняли моей, и мне не захотелось говорить им, что я сейчас тоже уйду и тоже не вернусь допоздна.

Три-Ко — это отцовская компания друзей-преферансистов, которые каждую первую и третью пятницу собирались у нас расписывать пулю. Все они были дядями Колями, а себя называли просто Ко, отсюда и Три-Ко: Ко-хоккеист, Ко-пузатый, и Ко-Ко. Первый, бросая карту, бил обязательно рукой по столу, как клюшкой об лед, у второго было отменное брюшко, а третий и с отчеством в Ко попал. Эти солидные люди и большие начальники, то молча, то смеясь, то споря и крича, просиживали до одиннадцати, выпивали бутылку водки и расходились счастливыми. Если отец оставался в выигрыше, он, проводив гостей, заглядывал ко мне и подмигивал. Я шел в его комнату и конфисковывал неожиданную прибыль.

Забавные дядьки, пусть звонят, отвечу, конечно, если успею. Но ждал я только Валиного звонка.

Разговор с родителями снял с меня какое-то напряжение, и явился аппетит. Уселся я как порядочный едок, правда, в пол-оборота к двери, чтобы легче было вскочить, если звякнет, но после первых же ложек супа есть вдруг расхотелось, и со стаканом чая я подошел к телефону. Я смотрел в его десятиглазый диск, как в лицо какого-то спящего волшебника, умоляя его проснуться. Я представлял: вот Валя стучится к соседям, вот поднимает трубку, вот набирает номер, и вот сейчас уходит назад последняя цифра… Но телефон молчал. Я понял, что ждать не надо, а надо притвориться, что ничего и не должно быть. Я убрел на кухню и, пустив воду тонкой струей, начал медленно мыть посуду, глядя в окно, за которым тяжелобрюхо курсировали голуби между церковной крышей и нашей. Я думал об отце, о Вале, о школе, даже о попах — не припрятан ли у них где-нибудь телевизор и не служит ли ему крест антенной…

Телефон заработал вдруг, и голос Мёбиуса ответил:

— Дома никого нет!

— Как нет! — заорал я и бросился в коридор, сообразив, что мать с отцом уходя переключили тумблер, а я, балбес, сгоряча забыл про него. — Да-да, слушаю!

— Эп, ты?

— Я!

— Спятил? Форум горит! Анкет куча! Комиссия наизнанку выворачивается, а председателю — хоть бы хны! Жрет и робота врать учит! Ну, Эп!..

Я нервно рассмеялся.

— Выхожу, Забор!.. Ну, стало быть, надо! Очень!.. Не школой единой жив человек!.. Да успеем, не кипятись!.. Что-то ты, Заборчик, стал расшатываться!.. Ладно, выхожу.

Я вдруг устал и, опустив трубку, некоторое время держался за телефон. Тревога исподтишка начала заводить во мне свою холодную пружину… А может быть, Валя еще не сделала того, о чем хотела сказать?. Даже наверняка не сделала! Если встречи не предвидится зачем торопиться? А вот к моменту моего выхода в эфир все уже будет решено! Чуть успокоенный, я домыл посуду, оделся и вспомнил о дядьках Три-Ко. Чем им тут помочь?.. Хоть стоп — есть идея! Я живо подключил к магу «out» микрофон и, стирая запись «дома никого нет», трижды продиктовал «у нас в восемь, как всегда». Вот теперь, начальнички, звоните!

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Мы измотались с нашими анкетами, а Васька, с лихорадочно горящими глазами, забыв об еде и доме, все торопил и торопил нас, не отпуская даже напиться, а раздобыл где-то графин с водой. Мы ехидно требовали, чтобы для повышения производительности труда он притащил сюда и унитаз. Время от времени в пионерскую заглядывала Нина Юрьевна, готовившаяся к завтрашнему дню доклад по данным родительских анкет… Лишь в девятом часу, когда школа давно опустела, а я сидел как на иголках, мы завершили свой труд. Но и здесь Забор посмел предложить мне задержаться еще на часок, чтобы подбить кое-какие бабки. Ни о каких бабках не могло быть и речи! Я опаздывал! Крикнув, что хватит, что и то так конец света, я цапнул берет с курткой и — деру!

Дома кипела жизнь: мама, что-то намурлыкивая себе под нос, готовила закуску, а в отцовском кабинете уже стучала «клюшка» Ко-хоккеиста и слышалось базарное оживление.

— Мам, Валя не звонила? — спросил я.

— Валя — нет, но какой-то голосок был.

— Женский?

— Девчачий.

— Может, Валин все же?

— Нет, Валин я уже не путаю. Она и не даст спутать, сразу: «Здрасте, Римма Михайловна! Как живы-здоровы?» Огонек, девчонка!.. А тут деловито и серьезно.

— Лена, похоже, — сказал я.

— У тебя и Лена есть? — подковырнула мама.

— У меня их много!

Мама рассмеялась, поцеловала меня в щеку, чего давно не случалось, и хлопотливо вспомнила:

— Да-а, от имени компании Три-Ко тебе объявлена благодарность за рационализацию и изобретательство и обещано материальное поощрение!

Сообразив, что это за Мёбиуса, я польщенно усмехнулся, налил кипятку, вдруг охваченный ознобом, хотя на улице было тепло и даже душно — весь день парило, и торопливо заперся у себя. До выхода в эфир оставалось десять минут. Все настроив, я запустил маме на кухню ее любимую увертюру к «Севильскому цирюльнику» и, сжимая микрофон, начал горячим шепоюм отсчитывать секунды, как космонавт перед стартом, и даже вдавился в кресло, точно ожидая перегрузок:

— Пять, четыре, три, два, один — пуск! — Щелкнул тумблер, и я, не узнавая своего голоса, заговорил: — I'm MeubiusL I'm MeubiusL I'm Meubius!.. Bullfinch, J love you!.. Bullfinch, J love you!.. Bullfinch, J love you![36]Выждав полминуты, я повторил эти слова, о которых Валя озорно мечтала еще в первый момент нашего полузнакомства, и еще через полминуты — снова, рассчитав, что если Валины часики и согрешат, то хоть последнюю цепочку она перехватит.

Обессиленно, словно часть моего тела распалась на атомы и утекла вместе со звуками в эфир, я застыл в кресле, уставясь в преданные глаза Мёбиуса… Ну, Мёб. подмигни мне, вскинь руку и соедини меня голос в голос, шепот в шепот с той, с которой я уже космически соединился — сигналы наши, посланные друг к другу одновременно, встретились где-то на полпути и кружатся там сейчас, как голуби двух хозяев, замысливших что-то одно!..

Я, видно, грезил какие-то доли минуты, потому что тут же раздался стук в дверь и мамин голос:

— Аскольд, ты чего-то попросил?

— Нет, мам.

— А мне послышалось… Ужинать будешь?

— Попозже.

— А чай?

— Тоже потом.

 Мне хотелось покоя и святости. Ужин, чай, галдеж преферансистов, прошибавший аж две стенки, бесконечная увертюра к «Севильскому цирюльнику» — все это было давно, пять минут назад, а сейчас в мире случилось чудо, где-то тут, в низком поднебесье, заплескались, играя, слова нашей любви, обращенные волшебной силой в неведомую плоть. Я не сомневался, что только о любви должна была сказать мне Валя!..

Я просидел в кресле, ожидая звонка, минут пятнадцать, потом не выдержал одиночества. Мне до жути понадобилось оказаться возле Валиного дома. Нет, не зайти — этого слишком много! — а хотя бы уловить ее какие-то биотоки.

Выскочив в коридор, я накинул плащ.

Мама, на редкость оживленно сияющая, появилась из кухни с чаем для игроков.

— Уходишь?

— На полчасика. Мам, а нельзя ли материальное поощрение получить сейчас?

— Сколько?

— Рубль.

— Возьми в сумке.

У парка я вышел из трамвая. По пути, через квартал, был оживленный магазинчик Я зарулил в отдел сластей, наметил шоколадку за семьдесят копеек — на случай, если все же встречу Валю! — и встал в очередь за большой пожилой женщиной, которая, подслеповато щурясь, низко разглядывала витрину.

— Молодой человек, сколько стоят вот эти конфеты? — обратилась она ко мне, тюкая пухлым пальцем по стеклу против нужного ей сорта.

Это была Амалия Викторовна.

Я обомлел.

Не потому обомлел, что она узнает меня и заговорит со мной по-английски при всем честном народе, нет, узнать меня после каких-то двух уроков она никак не могла, а потому, что я вдруг почувствовал, сейчас сам отколю номер. И отколол. Глянув на этикетку, я сказал:

— Three-sixty.

— Do you know English? — ни капельки не удивившись, а лишь полнее повернувшись ко мне, спросила она.

— A little.

— And why are sure that I understand it?

— Because you are our new teacher.